Виссарион Белинский - Сочинения Платона… часть II-я
Обзор книги Виссарион Белинский - Сочинения Платона… часть II-я
Виссарион Григорьевич Белинский
Сочинения Платона… часть II-я
СОЧИНЕНИЯ ПЛАТОНА. Переведенные с греческого и объясненные профессором Санкт-Петербургской духовной академии Карповым. Часть II-я. Санкт-Петербург. В тип. император. Академии Наук. 1842. В 8-ю д. д. 385 стр. (Цена 3 р. сер. за обе части).
Во второй части «Сочинений Платона» так же еще нет самого Платона, как не было и в первой: {1} герой той и другой части – великий учитель Платона, Сократ. Но в этой части Сократ является уже с другой, более интересной для всех, нежели для немногих, стороны своей. В первых трех разговорах мы видели только диалектика Сократа, который обезоруживал хитросплетенную ложь софистов их же собственным оружием – диалектикою, но который не высказывал своих убеждений и идей, довольствуясь тем, что изобличал пустоту и ничтожество софистического лжемудрования. В следующих же пяти разговорах – «Хармиде», «Эвтифроне», «Меноне», «Апологии Сократа» и «Критоне», из которых состоит эта вторая часть, мы видим мыслителя и мудреца Сократа, знакомимся с его высокою мудростью, исполненною глубочайшего нравственного и жизненного содержания. Эта мудрость всем доступна и всякому понятна, кто только жаждет мудрости: ибо Сократ, как истинный грек, есть мудрец, а не философ. Между этими двумя словами большая разница. Мудрецов могла производить только древность, где все стихии жизни были слиты в органическое целое и единое, где жрец, ученый, художник, купец, воин прежде всего был человеком и гражданином; где гуманическое начало развивалось в человеке прежде всего; где воспитание было столько же развитием тела, сколько и духа, на том основании, что только в здоровом теле может обитать и здоровая душа; где мыслить значило веровать, и веровать значило мыслить; где иметь нравственное убеждение значило быть всегда готовым умереть за него; где наука и искусство не отделялись от жизни и образ мыслей от образа жизни; где гражданин был участником и в правлении и в жречестве; где воин, в мирное время, учился мудрости и наслаждался искусством, а ученый, артист и оратор, во время войны, сражались за отечество и умирали за него; где праздники были столько же религиозными, сколько эстетическими, общественными, государственными и национальными… Греция в особенности была такою страною в древности, и только она могла произвести такого мудреца, как Сократ, который поучал мудрости, беседуя с народом на площадях, в собраниях, в торжествах, в темнице, – везде, где мог сойтись и встретиться с человеком… Наше время – время не мудрецов, а философов, не людей, а книжников, ученых… Это потому, что многосторонние и бесконечно разнообразные, в сравнении с древностию, элементы новой жизни до сих пор еще в брожении, до сих пор еще не примирились и не слились в единое и целое. В наше время все – или штатские, или военные, или мещане, купцы, художники, ученые, земледельцы, все, что угодно – только не «люди»; титло «человека» священно и велико только на словах да в книгах, а в жизни о нем никто не заботится, никто не спрашивает… В юности мы учимся всем наукам, исключая той, которая научает каждого быть человеком. Звание такое-то может в наше время избавлять от обязанности знать что-нибудь вне его сферы; звание ученого, например, позволяет быть трусом, бледнеть и прятаться при звуке оружия. Но всего грустнее, что не только звание, но даже всемирная слава философа у нас не только избавляет от обязанности считать себя в каких бы то ни было кровных связях с обществом и народом, но еще как бы поставляет в обязанность считать для себя за честь быть выше общества и современности… Оттого-то в наше время иной философ, пока на кафедре, – Промефей, решительный Промефей; слушаешь и дивишься, как один человек может вместить в себе столько мудрости, столько знания!.. Но придите в дом к этому Промефею: боже мой, какое превращение! Филистер, мещанин, человек, которого вся поэзия жизни ограничена какою-нибудь кухаркою-женою, трубкою кнастера и кружкою пива… На кафедре – ему, кажется, только и беседовать бы что с богами; а в жизни это один из почтеннейших членов бюргер-клуба… На кафедре это герой истины, готовый защищать ее логическими построениями, против всей вселенной; а в жизни – это человек, хорошо вытвердивший правило «мое дело сторона» и живущий в ладу со всякою действительностию, равно счастливый при всяких обстоятельствах. Удивительно ли, что философия в наше время производит только школьные партии и что жизнь так же не хочет ее знать, как и она не хочет знать жизнь?.. А художник нашего времени?.. Он живет в прошедшем, поет, как птица, и, подобно птице, перепархивает с ветки на ветку, ища местечка, где бы ему было получше…{2} Не такова была древность – эта великая школа людей и мужей, где самые женщины были героинями своих обязанностей и, будучи женами и матерями, умели быть и гражданками, где художники и ученые были не птицами и не педантами, а таинниками, хранителями Прометеева огня национальной жизни… Там слово было делом, и дело было словом, мысль – фактом, и факт – мыслию. Зато в Греции, например, Гомера знали не одни ученые, а целый народ; Пиндару и Коринне рукоплескала вся Эллада на олимпийских играх; Геродот, на тех же олимпийских играх (а не в собрании Общества любителей словесности), читал эллинам историю славной борьбы их с Азиею, а юноша Фукидид плакал, слушая вещего старца… Софокл, обвиненный неблагодарными детьми в помешательстве ума, перед лицом всего народа выигрывает процесс, прочтя судии-народу отрывок из своего «Эдипа»…{3} А между тем греки не знали великого искусства книгопечатания, которым мы столько гордимся, забывая, что у нас большая часть и знающих-то грамоте читают только прейскуранты да объявления о продажах и подрядах…
Верить и не знать – это еще значит что-нибудь для человека; но знать и не верить – это ровно ничего не значит. Сознательная вера и религиозное знание – вот источник живой деятельности, без которого жизнь хуже смерти. А между тем сколько людей в наше время без памяти рады, что они – скептики и что они верят только в то, что чем больше в кармане денег, тем веселее быть скептиком!.. Только в такое несчастное время могут существовать люди, которых ремесло состоит в том, чтобы тешить праздную толпу, кувыркаясь перед нею на канате, в наряде паяца, в колпаке с бубенчиками, и которые готовы доказывать, для ее потехи, что Сократ был умный плут, который морочил афинян своим демоном{4}, внутренно смеясь над ними, как будто бы Сократ был забавник-журналист или шут… Эти «скептики», по себе самим судящие о великих людях, эти потешники толпы, – с свойственным им бесстыдством, готовы доказывать, что Сократ и чашу-то с цикутою выпил из желания плутовать и тешиться… Для низких натур ничего нет приятнее, как мстить за свое ничтожество, бросая грязью своих воззрений и мнений в святое и великое жизни. А бессмысленная толпа, дикая, невежественная чернь, за то-то и удивляется этим гаерам, принимая их наглость и дерзость за знание и ум…{5}
Кстати о Сократе и о чаше с цикутою, которая прекратила дни мудреца и праведника: в разговоре «Критон» Платон представляет Сократа беседующим в темнице с учеником его, Критоном. Критон уговаривает Сократа бежать, Сократ доказывает ему, что не может этого сделать, не отрекшись от своего собственного учения и не запятнав бесчестием всей своей жизни. Критон говорит, что нехорошо, если толпа подумает, что Сократ больше пожалел денег для подкупления стражи, чем друзей своих.
СОКРАТ. Но что нам так заботиться о народной молве, добрый Критон! Люди честнейшие, которых мнением надобно особенно дорожить, будут думать, что делу надлежало сделаться так, как оно могло сделаться.
КРИТОН. Но вот ты видишь, Сократ, что необходимо заботиться и о народном мнении: настоящее именно событие показывает, что толпа может производить не маленькое, а действительно величайшее зло, когда кто-нибудь бывает оклеветан перед нею.
СОКРАТ. Да и надобно, Критон, чтоб она могла производить величайшее зло, дабы иметь силу и для произведения величайшего добра: тогда было бы хорошо. Но теперь она не в состоянии сделать ни того, ни другого, ни умного, ни глупого, а делает, что случится.
Какая глубокая социальная мысль заключена в этих словах Сократа! Именно, общественное мнение потому и имеет силу убивать часто доброе и безукоризненное имя, чтоб быть в состоянии воздать должное и великому подвигу: нужно ему быть просвещенным, чтоб иметь силу делать одно доброе и великое; но, будучи невежественно, оно управляется ветром случая и само по себе не может делать ни умного, ни глупого, ни добра, ни худа…
В «Критоне» выражено понятие Сократа о законах и об отношениях к ним гражданина. Как последний довод против Критона, Сократ олицетворяет законы и заставляет их так говорить ему, если б он бежал:
